АЛЕКСАНДР ВЕРТИНСКИЙ. СИНКРЕТИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО А. ВЕРТИНСКОГО И ЕГО МЕМУАРЫ

Ирина Захариева

web

В раннем детстве Александр Вертинский (1889-1957) остался сиротой: ему исполнилось три года, когда умерла мать (Евгения Степановна Сколацкая, принадлежавшая к дворянскому сословию), а два года спустя скончался в тоске по умершей жене его отец Николай Петрович Вертинский (по профессии юрист). Слабая успеваемость в гимназии родного города Киева объяснялась своевольной натурой подростка и тем, что его интересы гравитировали к различным областям искусства. В 23-летнем возрасте он опубликовал в журнале "Киевская неделя" за 1912 год свои первые рассказы "Моя невеста" и "Папиросы "Весна", написанные в "декадентской манере" (Вертинский 1990: 52)¹. В киевском доме Николая Луначарского (брата будущего Наркома просвещения) и его высокообразованной супруги Софьи Николаевны Зелинской ему посчастливилось встретиться с известными творцами времени - с художниками Марком Шагалом и Казимиром Малевичем, с поэтом Михаилом Кузминым и др. Появлялся он и в местах обитания артистической богемы, придумав себе маску ироничного скептика, - приходил во фраке, "с живым цветком в петлице", изрекал чужие и собственные афоризмы. Но, разыгрывая роль "молодого гения" (с. 54), юноша напряженно искал выход из жизненного тупика, привнесенного трагическим поворотом судьбы.

Поскольку к поре духовного созревания Вертинского применимо понятие самовоспитание, упомянем о его завороженности киевскими храмами, и более всего - Владимирским собором. Он подолгу простаивал перед украшавшими собор картинами Васнецова ("Страшный суд") и Нестерова ("Рождество Христово"), а годы спустя вспоминал, как пристально всматривался в лики святых на иконах: "Какой неземной красотой сияло лицо Богоматери!" (с. 18).

Пребыванию молодого человека в Киеве сопутствовала полная жизненная неустроенность: "В поисках хлеба насущного он продавал открытки, грузил арбузы на Днепре, работал корректором в типографии и даже помощником бухгалтера в гостинице "Европейская"..." (Александр Николаевич Вертинский) (Самин 2000: 255).

В 24-летнем возрасте Александр Вертинский устремился из Киева в Москву "за славой" (с. 61). Как он признавался в мемуарах, "это был город моих надежд. Здесь и только здесь я мечтал прославиться на всю планету, покорить весь мир" (с. 62).

В Москве 1913 года он сблизился с громогласными поэтами-футуристами, разрушителями традиционных форм в искусстве. Бывший киевлянин объявил себя футуристом, облачился в желтую кофту, надел на голову цилиндр, а в петлице закрепил деревянную ложку. Вместе с другими будетлянами он читал "заумные стихи" в ресторанах и кафе и пребывал в полной готовности вступить в какой-либо скандал. В любых переделках ему не изменяло чувство юмора.

Когда началась Первая мировая война, Вертинский работал "братом милосердия" в санитарном поезде, назвавшись "братом Пьеро". В свободное время он пел под гитару для любителей городских и салонных романсов. В 1915 году, после ранения, "вернулся в Москву и опять завертелся в богеме..." (с. 86).

Известность пришла к нему в ходе выступлений на сцене московского Театра миниатюр "Летучая мышь". В стенах театра закладывалось искусство эстрады. В течение короткого театрально-музыкального номера выступающему следовало показать свои вокальные и пластические данные и "вызвать яркое впечатление" (Бабенко 1989: 14). Казалось, Вертинский был создан для эстрадной миниатюры своей артистической внешностью, выразительными жестами и качествами импровизатора.

Номер выступающего назывался "Ариетки Пьеро" и был связан с рождением его сценической маски. "Белый Пьеро" появлялся на сцене в белом одеянии с кружевным жабо, с белым гримом на лице, где выделялись изломанные линии бровей, сообщавших его лицу удивленно-грустное выражение. Исторически образ Пьеро пришел из средневековой итальянской комедии дель арте (комедии масок); на сцене его лирический буффон (печальный шут в роли любовника) олицетворял собой одинокого человека. Исполнитель связывал традиционный жанр с современностью.

Выбор маски был несомненной удачей артиста и соответствовал карнавальной атмосфере, царившей в литературно-художественных кругах. Литератор-музыкант Е. Я. Лианская объясняет успех исполнительской манеры Вертинского тем, что он улавливал новые творческие веяния, в частности, усиление "речевой, пластической выразительности" в современной поэзии. "Декламационное" звучание песен Пьеро было продолжением "искусства мелодекламации", распространившегося в салонных исполнениях стихов и прозы в начале ХХ века (См. Лианская 1999: 394-396).

С переходом в Петровский театр (с небольшим залом на триста мест) развернулись концертные выступления Вертинского, появлявшегося к финалу вечерней программы. В 1917 году вместо "белого Пьеро" на сцену выходил "черный Пьеро", а со временем артист отказался от грима, переоделся во фрак, т.е. отбросил маску, добиваясь не только внутреннего, но и внешнего сближения с посетителями театра.

Его "песенки" собственного сочинения были близки к жанру романса, но содержали эпатаж, заключавшийся в претензиях на изысканность и аристократизм в духе молодого Игоря Северянина. Зрителям нравился налет экзотики в текстах Вертинского, а более всего привлекала манера исполнения певца-"сказителя" (как назвал его Ф. Шаляпин): он был способен вживаться в свои театрализованные чувства, сочетавшиеся с отстраненной образной формой ("Лиловый негр", "Маленький креольчик", "Минуточка"). Создавалась "песня-новелла" с жизненной историей. Киноактрисе Вере Холодной он писал как бы в предощущении ее скорой смерти: "Ваши пальцы пахнут ладаном, / А в ресницах спит печаль" (с. 280). Стихотворение, названное по первой строке, показывает, как естественно преображались им живые отношения в некое поэтическое сказание. Его невольными "конкурентами" по части текстов выступали утвердившие свое имя поэты, избранные стихи которых перелагались певцом на музыку и адаптировались для исполнения со сцены, - А. Ахматова, А. Блок, Н. Гумилев, позже Г. Иванов, Дон Аминадо.

Слова и ноты поэта и композитора издавались в сборниках, похожих на нотные тетрадки: особенность состояла в соединении стихов и музыки. На серийных обложках значилось: "Печальные песенки А. Н. Вертинского" - перечислялись заглавия песен. К публике выходил предшественник российских бардов. Александр Галич и Булат Окуджава признавали свою преемственную связь с Вертинским.

В повествовании "Дорогой длинною..." мемуарист дал определение собственного актерского присутствия на сцене: "Актер - это аккорд. И если хоть одна нота в этом аккорде не звучит - аккорда нет и не может быть. Стало быть, нет и актера" (с. 212). Актер Вертинский исполнял то, что подготавливал Вертинский - поэт и композитор.

Его бенефис концертного исполнителя состоялся в Москве 25 октября 1917 года (7 ноября по новому стилю) - бенефис совпал с днем революционного переворота. Антрепренер Леонидов, побудивший бывшего участника общей развлекательной программы переключиться на сольную концертную деятельность, оставил телеграфно краткий отзыв: "Мы угадали будущего гения" (с. 102). К этому времени Вертинский уже стал кумиром публики.

Вникнем в смысл текстов поющего Вертинского. Он умел создать атмосферу доверительности, выразить потребность добра и нежности, объединяющей исполнителя со зрителями. Вот его признание в песенке "Я сегодня смеюсь над собой" (1915): "Я устал от белил и румян / И от вечной трагической маски, / Я хочу хоть немножечко ласки, / Чтоб забыть этот дикий обман" (с. 277).

С наступлением рокового Октября 1917 года появился текст Александра Вертинского "То, что я должен сказать" (октябрь 1917, Москва). Этот текст уже не назовешь "песенкой". Поэт обвиняет тех, кто "недрогнувшей рукой" послал на смерть юнкеров (учащихся юнкерского военного училища). Наиболее используемое заглавие песни - "Юнкера". В тексте зазвучал голос оратора-обвинителя:

И никто не додумался просто стать на колени
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги - это только ступени
В бесконечные пропасти - к недоступной Весне! (с. 283)

Во время гастролей в Одессе случайность столкнула Вертинского с белогвардейским генералом Слащевым, известным своей суровостью, граничащей с жестокостью. Слащев рассказал артисту о невероятной популярности его песни "О мальчиках": "- А ведь с вашей песней ... мои мальчишки шли умирать! И еще неизвестно, нужно ли это было..." (с. 118).

Как литератор Вертинский отдавал себе отчет в достигнутых успехах за неполных три года артистической деятельности в России. Он писал: "...мое искусство было отражением моей эпохи. Я был микрофоном ее. ... И когда меня ругали за упаднические настроения, то вина была не во мне, а в эпохе. С этих настроений и началось мое творчество" (с. 165).

Гражданская война на юге распадающейся Российской империи перечеркнула планы его гастролей: "Концерты в Ялте я уже не давал. Некому было их слушать" (с. 119). В Севастополе он осознал, что остается без работы. В Турцию направлялся пароход "Великий князь Александр Михайлович". На этом пароходе певец отплыл в Константинополь - "Эмиграция началась", потекло время "двадцатипятилетнего добровольного изгнания" (с. 122-123).

Человек, который в силу своей профессии объездил весь мир, где желали слушать его исполнения, не мог и не пытался освободиться от чувства тоски по России. Известное время он пребывал в Румынии, в Польше, в Германии, а затем в течение десяти лет жил в Париже и "вписался" в артистическую среду русских эмигрантов. В мемуарах он уточнял: "...моя Франция - это один Париж, но зато один Париж - это вся Франция!" (с. 185). В главе "Франция" Вертинский-мемуарист создал образ русской эмигрантской жизни в Париже. Сам он общался с самыми известными деятелями искусства, оказавшимися за пределами страны. Восстанавливал в памяти промелькнувшие события: "В театре "Шанз-Елизе" пел "сам" Шаляпин, в "Гранд Опера" танцевал изумительный Сергей Лифарь, в зале "Плейель" играл божественный Рахманинов" (с. 188). В каком городе еще, кроме Парижа, можно было в 1920-х - 1930-х годах встретить такое скопление российских знаменитостей, если иметь в виду поэтов, художников, композиторов, артистов... В этой блестящей плеяде творцов Вертинскому принадлежало почетное место. Он пел, напоминая ностальгирующим зрителям об эпохе Пьеро (т.е. о годах их молодости), и периодически издавал "тексты к нотам". В 1937 году в Харбине вышел его сборник "Песни и стихи 1916-1937". На следующей год издание было повторено в Париже. В его песенной поэзии трансформировались жанры "городского", "жестокого", "цыганского" романсов. На фоне эмигрантской поэзии он утверждался как мастер в "жанре лирической миниатюры" (См. Мы жили 1995: 467).

После гастролей в США и восьмилетнего проживания на территории Китая, в Шанхае, певец с женой и старшей дочерью Марианной вернулся на родину. 18-летняя красавица (по происхождению из Грузии, но родившаяся в Харбине) Лидия Владимировна Циргвава ответила согласием 54-летнему певцу на предложение о браке. Поженились они в 1943 году - непосредственно перед возвращением в Москву, и их совместная жизнь оказалась счастливой. В этом смысле красноречиво заглавие ее поздних мемуаров - "Синяя птица любви" (Москва, 2004).

Писательница Наталия Ильина, встречавшаяся с Вертинским в Шанхае, писала о том, как ему хотелось поскорее покончить с "добровольным изгнанием". Открывая для себя талант того, о котором знала лишь по наслышке, Ильина передавала впечатления слушателей и свои собственные: "Каждая песенка - маленькая пьеса..."замечено умение создать на сцене музыкально-драматичный эпизод; гибкость перехода "от одного настроения к другому" уловлен интонационный регистр меняющихся эмоций; наконец волновала слушателей-эмигрантов неумолчно звучащая у него "дикая жалость к оставленной земле" ("Мои встречи с Вертинским") (Ильина 1985: 148, 186).

Александр Вертинский вернулся в тяжелейшие годы существования советской метрополии. Только профессиональная занятость помогала ему выживать. Вместе со своим аккомпаниатором Михаилом Брохесом (воспитанником Ленинградской консерватории) он объезжал необъятную территорию страны и пел не только в концертных залах, но и на заводах, на стройках, в шахтах... Безграничное тепло и благодарность публики совмещались с затишьем вокруг его имени в государственной печати. В последнем письме из Ленинграда к жене от 15 мая 1957 года выражено грустное недоумение: "Астория" [гостиница] набита делегатами. Жду, когда меня выгонят из нее. ... Трудная эпоха. А я в ней плохо разбираюсь" (с. 523). Там, в Ленинграде, и оборвалась его жизненная тропа. До последнего дня артист работал над мемуарами - оставалось написать о пребывании в Китае и о том, времени, когда он вернулся из эмиграции на родину. В последний день жизни (21 мая 1957 года) были написаны последние тринадцать страниц мемуаров (Самин 2000: 262).

Из эмиграции вернулся уже иной по натуре певец и творец, обогативший себя в многолетних "скитаниях", с возросшей способностью к "пониманию чужого горя" (с. 123). Бывший деятельный поклонник женской красоты стал преданным мужем и заботливым отцом (песня "Доченьки", 1945). Его младшая дочь Анастасия Вертинская, ныне знаменитая киноактриса, родилась и выросла на родной земле. Лидия Вертинская продолжила мемуарное повествование о жизни певца, и оно оказалось завершенным.

Песенный репертуар позднего Вертинского воспроизводил продолжительность его жизненного пути. Налет иронии сопровождал запомнившееся поклонникам его таланта "ариетки Пьеро"; болью были пронизаны тексты эмигрантских лет, связанные с тоской по родине ("О нас и о родине", "Чужие города"). В песнях с тематикой эмиграции он по обыкновению говорил от имени национальной общности - "мы": "Наше поколение сбежало, / Бросило свой дом, семью и мать!" ("Наше горе"). Лейтмотив этих песен - персональное чувство вины перед страной, независимо от употребления собирательного "мы". Духом современности наполнялись авторские картины иллюзорных миров: гедонистические мотивы опровергали мотивы смерти; географическая и бытовая экзотика помогала удерживать характерность облика артиста ("Танго "Магнолия"). То, что отличало Вертинского, как исполнителя, и чему трудно найти аналогию, - "пластическое выражение музыкальной фразы", "иллюстративность жестов" (Рудницкий 1990: 567). Многие, видевшие живого исполнителя на сцене, вспоминали выразительные движения его рук, чутко реагирующих на текст и музыку.

Искусство певца соединяло времена, рассеченные Революцией. В неразрывности связей со словесностью угадывался поэт, у которого серьезность соседствовала с пародией, что в свою очередь дало обильный материал для творчества его поэтических преемников - "куртуазных маньеристов" (напр., песенка Вертинского 1915 года "Сероглазочка" с литературно-галантным признанием: "Вы - вечерняя жуткая сказочка, / Вы - цветок из картины Гойя").

Поэт-исполнитель объяснял: "Мое творчество родилось из любви к русскому языку, в котором я чувствую и пою не только каждое слово, но и каждую букву. Я буквально ощущаю каждое слово на вкус..." (с. 540). Трепетное отношение исполнителя к языку почувствовал, как слушатель, великий артист советского периода Иннокентий Смоктуновский, написавший о Вертинском в своей автобиографической книге "Время добрых надежд" (Москва, 1979): "Он заставлял нас заново почувствовать красоту и величие русской речи, русского романса, русского духа" (Цит. по: Бабенко 1989: 107).

Мемуары Александра Вертинского "Дорогою длинною..." (1942-1957) - это его большая проза. Начатые накануне возвращения на родину, мемуары реконструировали жизнь артиста². Отстраненный и самоироничный взгляд автора на своего alter ego придает тексту увлекательность художественного произведения. Не изменяющее ему чувство юмора, а также внимание к подробностям приближают нарратора к читателям. Не ограничиваясь картинами пережитого, мемуарист размышляет над тем, что ему довелось пережить. Сочетание комичное/драматичное порождает интонационное разнообразие и расцвечивает стилевое оформление мемуаров. В главе "Юность в Москве" он рассказывает, как в пору увлечения кокаином был подвержен галлюцинациям и даже однажды ехал в трамвае с Пушкиным. В главе, посвященной пребыванию в Румынии, картинно воспроизводится обстановка кабака в Бухаресте, где ему приходилось петь вечерами: "Сквозь самолюбие, сквозь обиды, сквозь отвращение, сквозь хамство публики и хозяев, сквозь стук ножей и вилок, хлопанье пробок, звон тарелок, крики, шум, визг и даже драки. Я пел точно и твердо, ... не расстраиваясь. Как человек на посту" (с. 154).

В той же главе артист, поставленный в унизительные обстоятельства, признается в любви к русской песне: "С ней и работа легче, и горе тише, и смерть не страшна!" (с. 150). Ритмичность фразы Вертинского воздействует на читателя подобно музыкальному сопровождению литературного текста. Ради усиления ритма он применял прием повторения соединительного слова при описаниях, использовал однородные синтаксические конструкции и пр. В описании вечера в шумном кабаке, - кроме чувства ритма, - проявлена и чуткая реакция автора на звуковые раздражители, и совмещение в его представлениях моральных категорий со знаками быта. В стиле запечатлены качества натуры человека, духовно укорененного в российской почве и вернувшегося к родным корням.

Трезвая оценка сделанного в российской словесности заключена в стихотворных строках Вертинского:

И в хаосе этого страшного мира,
Под бешеный вихрь огня
Проносится огромный, истрепанный том Шекспира
И только маленький томик - меня... (с. 357).

Сделанное им невелико по объему, но "в хаосе этого страшного мира" его наследие сохранится. Песни Вертинского воспринимаются как исток российской бардовской поэзии.

БЕЛЕЖКИ

1. В дальнейшем цитируется по данному изданию с указанием страницы в тексте. [обратно]

2. Первая публикация мемуаров, озаглавленных "Четверть века без Родины", была осуществлена в журнале "Москва" (1962, кн. 3-6). Восстановленное авторское название мемуаров "Дорогой длинною..." воспроизводит слова популярной русской песни. [обратно]

ЛИТЕРАТУРА

Бабенко 1989: Бабенко, В. Г. Артист Александр Вертинский. Материалы к биографии. Размышления. Свердловск: Издательство Уральского университета, 1989.

Вертинский 1990: Вертинский, Александр. Дорогой длинною... Стихи и песни. Рассказы, зарисовки, размышления. Письма. Составление и подготовка текста Ю. Томашевского. Москва: Правда, 1990.

Ильина 1985: Ильина, Наталия. Дороги и судьбы. Автобиографическая проза. Москва: Сов. писатель, 1985.

Лианская 1999: Лианская Е. Я. А. Н. Вертинский и предыстория бардовской песни: взгляд музыканта. // Мир Высоцкого. Исследования и материалы. Вып. ІІІ. Том 2. Москва, 1999.

Мы жили 1995: "Мы жили тогда на планете другой...". Антология поэзии Русского зарубежья. 1920-1990 (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая. Москва, 1995.

Рудницкий 1990: Рудницкий, К. Мастерство Вертинского. // Вертинский, Александр. Дорогой длинною... Стихи и песни. Рассказы, зарисовки, размышления. Письма. Составление и подготовка текста Ю. Томашевского. Москва: Правда, 1990.

Самин 2000: Самин, Д. К. Самые знаменитые эмигранты России. Москва: ВЕЧЕ, 2000.

© Ирина Захариева
=============================
© Електронно списание LiterNet, 12.12.2011, № 12 (145)