ПРИПИСКИ НА СВЯЩЕННЫХ КАМНЯХ
(поэма)

web

ПРИПИСКА К ПРИПИСКАМ

Я писал научный трактат о писателях Санкт-Петербурга - от Ломоносова до Иосифа Бродского. Не хочу сказать, что работа мне не удавалась, но была довольно утомительна. Чтобы отвлечься, я раскрыл поэму Велимира Хлебникова "Зверинец". Она написана в 1909 г. и посвящена В. И. - Вячеславу Иванову. Поэма начинается словами "О, Сад, Сад!" и далее в ней пространно описываются животные в зоопарке.

Мне показалось, что каждый из авторов, которых я хотел объяснить научно, напоминает какое-либо животное: Пушкин - обезьянка, собирающая самые сочные плоды с деревьев поэзии, Карамзин - крот, раскапывающий засыпанные галереи истории, Гоголь - бессонная сова, Достоевский - белоголовый орел, Блок - бабочка с обожженными крыльями... И так далее - до русой лисички Есенина, крокодила Чуковского и червячка Хармса, до пчелы Ахмановы и черепахи Бродского...

Из этой игры воображения начали возникать предложения, которые объдинялись странной ритмикой. Я записывал их всю ночь - до позднего рассвета, когда прокукарекал бесстрашный петушок Мандельштам: "Петербург, я не хочу умирать". И я тоже - что с того, что я старый гадкий утенок, которому не бывать лебедем.

Поэму В. Х., которому я посвящаю свои примечания, вряд ли можно прочесть сразу - от начало и до конца. В этом отношении текст Хлебникова и мой собственный текст похожи. А мое самолюбие тешит меня мыслью, что кое-кто из читателей может открыть свои пассажи в написанном мной. Как я открываю свои в "Зверинце" гениально-сумасшедшего В. Х.

В. Я.

Где в зверях погибают какие-то
прекрасные возможности...

В. Х.

О, Город, Город!

       Где и бездомных животных жалеют,
а знаменитости заключены
в парках для знаменитостей.
Там бронза и холодно.

       Где Петр схватил когтями орлиными
острова - малярийных зайцев и возносит их
в пьяное от морских испарений чухонское небо.

       Где пустыню пашут ногтями,
засевают надеждами, пожиная стенания.
Что за хлеб ты из них замесишь?
Но здесь питаются мясом величественного.
Пьют кровь красоты.

       Где свиноподобная Екатерина
превращает одиссеев в хряков,
хрюкающих фаворитства ради.

       Где пуделек Ломоносов
облаивает физиков и лириков.
А по придворным кустам ползет Фонвизин
и смешит блестящую толпу плевочками.

       Где соловей ренты Державин
убаюкивает умеренными трелями
благородно переваривающих пищу.

       Но вот он будит обезьянку в лицее!

                     Смотрите, смотрите:
скачет по ветвям слов,
самые сочные плоды собирает.
А нам, Александр Африканский,
а нам?!
Прекратите свои сальто мортале в воздухе -
давайте-ка прогуляемся до Черной речки.
Там точнее объясним, что нам.
И кто точнее.

       Где Крылов с крыльями, изуродованными подагрой,
дирижирует хором животных.
А люди?
                     О, люди - звери!

       Где крот Карамзин
разрывает засыпанные галереи истории,
чтобы вдруг обнаружить, что и у русских есть отечество.

       Где винная мошка Денис Давыдов
заставляет кровь бурлить как шампанское.

       Где Батюшков дрозд обезумевший.
От тебя Город, от тебя - Город безумный!

       Где Грибоедов
с подозрением обнюхивает мухоморы.
А потом: "Карету мне!"
Какую карету, кот -
хочешь стать Карабасом-Барабасом?
Какую карету?!
Телегу ты заслуживаешь, волами запряженную.
И заслужил. В Тегеран.

       Где майский жук Жуковский
летит на императорских крыльях.
                                                 Лети! Полетай...

Но куда улетели декабристы?
Пять паучков сплели свои паутины.
Висят непостижимые, тогда как другие...

       Где другие?

Странное длинноногое -
Кюхельбекер, где ты?
Что бы ты ни соткал,
они не увидят...
Скажут, что ты голый.
И ты умираешь. От холода.

       Где пронзительно поет
туманная птица Лермонтов.
Должно быть, хищная птица, северная,
а поет,
           поет,
                    поет -
и на юге его песенка спета.

       Где снует бессонная сова Гоголь...
Снов! Снов!
Так ли воскрешаются мертвые?
Губернии радостны,
а ты, сова, что им предвещаешь?!
Твое соло разрушает русскую гармонию.
О, маленький, маленький, жаленкий,
малоросс...
                     Жалосторосс!

       Где кашляющая гиена Белинский
указывает Достоевскому на падаль
отвратительной жизни,
но белоголовый орел клюет свое собственное тело -
может быть тогда падут каторжные цепи.

       Где желтый Некрасов - тигр в пятнах от бичей.
А верблюжья птица· Чернышевский
получает верблюжьи плевки.

Только мудрая змея Герцен уползает отсюда.
       Грустная,
              грустная,
                         грустная змея
в Лондонском зоопарке.

       Где молодой лев Толстой портит барышень.
       Где изящный зубр Тургенев
доказывает, что он не травоядное, а опасное животное.
И все таки портит барышень Лев.
Эта пустыня со столькими церквями
еще дрожит от его рева.

       Где муравьед Гончаров надоедливо воспевает
муравьиное усердие немцев.
(А немцы пьют пиво и поют песенки примирения
на Пискаревском кладбище)

       Где Александр Второй - хорошо тренированный конь,
но не можеть перескочить через седьмое покушение.
Оплачем ли его?
Все достойны оплакивания.

Тютчев - придворный павлин,
но глаза у него не на хвосте.
Фет - белочка, а Лесков - суслик.
Суслик прячется в норах слова,
роется в тайных ходах, а белка
целится в нас ароматными шишками.

       Где щука Салтыков-Щедрин издает законы,
но в его сказки никто не верит.
Спокойны карпы,
толстеют под корягами мрачные сомы,
а милые мелкие рыбешки мирно сидят в супе.
Ведь там тепло, правда...

       Где Чехов - не инфузория-туфелька в болоте позора.
Он как гусеница все ощупывает и обходит.
Обвивает себя блестящей пряжей
и вот - чудо,
вот - бабочка!
Где ты взяла эти живые крылья?
А пятнышки?
Молчит бабочка.
Наверное, у мечты.

       Где специалисты по мечтаниям другие.
Страус, зарывший голову в солнце, - Бальмонт.
Верблюд Мережковский тащит на себе все религии мира.
А Гиппиус - колибри - вьет свои сумрачные трели.
Термит Иванов строит вавилонские башни.

       Где динозавры, чьи мозги
огромнее них самих.
Здесь рождаются динозавры, но умирают не здесь.
Эмигрируют.
О, корабли, переполненные мозгами динозавров:
Булгаков, Франк, Шестов, Бердяев -
для вас есть на западе западня.

       Где Анненский - зеленый светлячок Царского,
лирики царственной и строгой.

Блок, Блок... Обмотавший копыта тряпками
из наших смирительных рубах, чтобы мы не слышали
его полуночный ход.
Блок-блок-блок!!!
Как черны белые ночи,
улицы, фонари, каналы, как черны.
А в аптеках не продают успокоительного.
Блок-блок!!
Крылья мешают ему идти
и он их режет.
Блок!
О том, что он здесь прошел,
узнаешь по кровавым следам.
Обессиленный ангел, ночная бабочка,
опьяненная ароматами несуществующих цветов,
зачем заклинаешь ветер?
Для того ли, чтобы развеет мрак?!

       Где Ленин - блоха,
что подпалила грязное одеяло России.
Скачи, скачи, блоха искристая,
из искры разгорится пламя!
Но это уже было.
А может быть, толко будет?

       Где футуристы - мужчины, беременные будущим.
Носят его, как кенгуренка в своих утробах.
Прикалывают на петлицы - будущее.

Северянин похотлив, как птица Ноя.
Сколь грациозно прокалывает маслинку
и отпивает мартини.
Голуби любят ананасы в шампанском и себя.

                     А что любят дятлы?
Маяковский, дятел, - долбит, долбит
и разбивает голову о железные деревья.
И нет гнезда для его песен.
Но его много,
а ласточка Хлебников всего одна.
И весна откладывается.
Съешь хотя бы зернышко, безхлебная ласточка,
прежде чем совсем улетишь...

                     Куда?

       Туда, где твои ножницы разрезают
границу между жизнью и смертью.
И они - соединившиеся пролетарии.
Обычные рабочие
на необычной фабрике слов.

       Где есть особый цех.
       В котором производят природу...

       Где жираф Гумилев
с вызывающей шеей
вызывает саблю.

                     Сечь,
                     сечь, Россия,
                     сечь!

Сеятель сечи,
                     сеятель речи,
                                          сеятель чести...

                                          И бесчестия!

                     Зверинец,
твои решетки перегрызают лишь хищники,
а соловьи в клетках славят свободу.
                     Зверски там...

       Где русый лисенок Сережа
не можеть обмануть петлю.
Что с тобою лисенок? Что с тобой?
Талант у тебя болит?
       Талантом ты заболел?
                     Талант ли тебя убаюкал...
                                                               Баю-бай!
                                                 Баю-бай.
Баю-баюшки-баю-ю-ю...
Пусть, пусть рвутся на части хищники,
но почему же солнцеголовые?!

       Где слон Жданов солидно топчет
цветы духа, а мы солидарны.
Астматический хобот преподает дыхание.
Счастлив слон, а пчела...
Только мед создает Ахматова,
а державе нужна сталь!
А Зошченко!
Клещ, клещ смеха!
Паразитирует в грязном белье, грязный тип.
Мы же - чистые как чекисты.

Нет, пусть лучше придут реалисты!

       Где морж Горький с хрустом умял
всех допотопных рыб,
но кость революции разодрала его челюсти.

       Где тюлень Алексей Толстой
не снимает слюнявчика графского,
даже за пролетарским столом.
Ему не хочется плыть по опасным морям.
Теплый бассейн лучше.

       Где высокомерная кукушка Набоков не кукует,
хоть и сносит холодные яйца в чужие гнезда.

       Куда возвращается кроткий Куприн.
Погладим циркового медведя по скорбной морде,
что с того, что он был опасным хищником.

                     Как все уже всерьез.
                     Как всерьез...
                     И всегда было всерьез.
Абсурдно!

       Где абсурдно быть вороном Радищевым
и каркать
по пути от престола до старопрестольной.

       Где абсурдно быть соколом Буниным -
он даже питона парализует своим острым зрением.

       Где абсурдно быть белой вороной. Быть раной.
Как Белый Андрей. Как Саша Черный.

       Где абсурд быть Леонидом Андреевым -
летучей мышью, что висит внизь головой
и переворачивает мир, полный равновесия.

       Где абсурд быть абсурдистом,
потому что мечты превращеный в действительность,
разумеется, если не слушать животных.

                     Животное Хармс, что ты за животное?
Похож, по моему, на червячка -
глотаешь мрачную землю и возвращаешь ее мрачной.
                     Но готовой для веселых растений.
Для сумасбродств обэриутских.
Для цветений тропических...
Для игр с природой,
для дружеских игр и представлений с арлекинами.
Природа сама Арлекин и любит арлекинов!

Но здесь север! Все всерьез и арктически.

Даже Чуковский - крокодил -плачет настоящими слезами,
но все считают, что ничего - переживет,
потому что как-то переживает.
Маршак? Маршал пугливых орешков,
но его орех - золотой.

       Простим его, Город, простим?

О, пусть все получат прощение -
даже Иосиф, что бродит по тому свету.
Не открыл ли он тихий динамит,
от которого рушатся вавилонские башни и империи?
(Похоронен черепаший панцирьв Южной Венеции,
а он клялся, что хочет умирать на Васильевском острове -
в Северной)

Пусть все получат прощение, пусть!
Даже Тот иосиф...
Ведь и он писал стихи.
Мог бы быть неизвестной птичкой,
иметь гнездо в кустах.
А в кустах переплелись стоны.
Любовные.
Мог бы петь влюбленным что-нибудь маленькое,
но захотел петь им все.
Чтобы любили его, стеная.
Пусть будет прощен!

       Как и все.
И дай бог, чтобы больше не просыпался.
                                          Пусть и дай бог!

Но кто же не будет прощен?
       Кто не будет прощен?
                     Кто не будет...

Тот, кто никогда не засыпает!

Тот, кто прокукарекал,
и кукарекая, -
объявляет время,
топорщит алый гребешок.

Бесстрашный петушок Мандельштам
не будет прощен.

Потому что не хочет,
                    не хочет,
                    не хочет умирать.

                            О, Город, Город!

Где и я - старый гадкий утенок -
                    не хочу,
                    не хочу,
                    не хочу умирать.

И петь лебединные песни.
                    Даже после кошмара.
                    Даже среди красоты.

Град, о, Град!

Санкт-Петербург - апрель, 1996

© Владимир Янев
© Наталия Сивенкова, перевод с болгарского
=============================
© Електронно списание LiterNet, 15.09.2005, № 9 (70)

Другие публикации:
Владимир Янев. Приписки по свещени камъни. Приписки на священных камнях. Пловдив, 1999.